Publication text
(PDF):
Read
Download
Потребность в обеспечении собственной без- опасности (самосохранении) изначально заложена природой в любом биологическом организме. В настоящее время, вопросы обеспечения безо- пасности в силу объективных причин поставлены современным обществом в центр международной жизни, и от того, как они будут решаться, в значи- тельной мере зависят перспективы дальнейшего развития цивилизации, её «архитектура безопас- ности» [1, с. 404]. Сказанное подчеркивает, что безопасность превратилась в главнейший объект современных международных отношений и меж- дународного права. В процессе генезиса и последующего развития взглядов на безопасность, поисков эффективных средств её обеспечения менялось и лексическое значение самого термина «безопасность». Следует согласиться с мнением Р.В. Четверткова, полага- ющего, что «безопасность» есть понятие динами- ческое, гибкое, никогда не постоянное, способное к саморазвитию и самореализации [2]. На самых ранних этапах человеческого суще- ствования идея безопасности координировалась с весьма простой нравственной нормой: «не делай другому того, чего не хочешь, чтобы другие делали тебе». Именно в этой простейшей нравственной image * Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований в рамках научного проекта № 19-011-00658 «Транспортная безопасность: теоретико-правовые основы, административно-правовые и уголовно-правовые средства обеспечения в Российской Федерации» image Национальная безопасность и стратегическое планирование 5 image норме, по мысли С.И. Беглова, была заложена первейшая гарантия личной безопасности [3, с. 44]. В родоплеменном обществе именно род обе- спечивал безопасность индивидууму. Первые постулаты безопасности воспринимались через традиции, обычаи, ритуалы и другие катего- рии древней общественной жизни. Дж. Вайс и Г. Сэмпсон называют их паттерны повторения. Повторяясь из поколения в поколение варианты «безопасного, правильного поведения», позволяли человеку хорошо приспосабливаться к жизни, а затем и самому стремиться воспроизводить их как эмоционально позитивные ситуации. Чем больше подчинялся человек регламентам рода и племени, тем в большей степени безопасности он полагался окружающими соплеменниками [4, с. 56]. Указывая на род и племя как базовые эле- менты, вокруг которых формируется тради- ция безопасности, английский исследователь Дж. Боулби, связывает эти процессы с чувством привязанности. В рамках теории привязан- ности возникновение чувства безопасности у человека объясняется следующими моментами. Во-первых, окружение рода и племени было для человека личностно знакомо. Во-вторых, человек точно был уверен в том, что при первой опасности соплеменники придут на его защиту. Негативным моментом такой привязанности Дж. Боулби спра- ведливо указывает возникающую зависимость конкретного индивида от своего рода или пле- мени, поскольку вне его защиты человек всегда чувствовал себя в опасности. Заслуживает внима- ния здесь мысль Дж. Боулби о том, что отсутствие безопасности (вне защиты соплеменников) могло толкнуть человека и на противоправное пове- дение, как реакцию на «страшную, незнакомую ему действительность» [5, с. 235]. В связи со сказанным любопытным представ- ляется утверждение части криминологов о том, что чем менее социализирован преступник, тем боль- шую опасность он может представлять обществу [6, с. 27-28]. На первый взгляд, благая вроде бы цель оградить общество от лиц, преступивших закон, возводя дополнительные запреты на их полноцен- ную жизнь в рамках общества (различные адми- нистративные запреты для бывших осужденных на передвижение, работу и проч.), ужесточение условий отбывания наказания путем существен- ного сужения рамок общения (взаимодействия) с обществом на деле приводит к ассоциализации личности преступника и порождает в его лице ещё бóльшую опасность для общества. Обычное право племени, как указывал профес- сор университета Глазго У. Маккечни, подготовило прекрасную почву для последующего восприятия права человеком уже как члена государства и юри- дизации прежде существовавших в древних обще- ствах отношений [7, с. 309]. Однако на каком-то этапе развития человеческой цивилизации нормы личной этики, регламентировавшие безопасность, стали все больше расходиться с практикой правя- щих групп и государства. Именно с возникновением государства, верно отмечает Д.Н. Калачев, оно берет на себя функции и полномочия главного гаранта безопасности [8, с. 385], поскольку граждане где добровольно, а где вынужденно, доверяют теперь свою безопасность центральной власти. Как негативный оценивал этот момент в истории человечества Э. Фромм, указав, что компенсацией за организацию без- опасность человека государством, стало для него ощущение личной ничтожности. Дихтомия «свобода - безопасность», конфликт между стрем- лением к свободе и стремлением к безопасности становится, по его мнению, с этого времени боль- шой проблемой человечества [9, с. 140]. Считается, что одно из первых лексических зна- чений термина «безопасность» было дано в 1190 г. в словаре английского ученого-философа Роберта Гроссетеста, который под указанным термином понимал спокойное состояние духа человека, счи- тавшего себя защищенным от любой опасности [10, с. 10]. В данном определении мы видим акцен- тирование безопасности на спокойном состоянии духа. И это далеко не случайно, поскольку наука этого периода представляла из себя «безраздель- ное царство теологии». Отсюда спокойное состо- яние души (духа) человека ставится во главу угла в философии безопасности. image Только на рубеже XVI-XVII вв. в философии Ф. Бэкона и Б. Спинозы термин «безопасность» получает новую трактовку как «состояние, ситу- ация спокойствия, появляющаяся в результате отсутствия реальной опасности, а также матери- альные, политические условия, соответствующие image органы и организации, способствующие созданию данной ситуации». Научный интерес к формально- логической интерпретации понимания безопасно- сти и стремление выработать соответствующую терминологию, адекватно отражающую сущность безопасности, были обусловлены стремительным развитием науки и техники в этот период времени. Теперь незнание грозило опасностью, скрытой угрозой. Так, в частности, преодоление незна- ния (неизвестности) в великих географических открытиях было направлено и в том числе на обе- спечение безопасности мореплавания человече- ства. Географические открытия были невозможны без развития наук (математики, астрономии, кар- тографии). Тем самым безопасность все более вов- лекалась в научную орбиту и требовала выработки своего научного определения. Поэтому далеко не случайно, что одно из первых научных определе- ний безопасности появляется в трудах Ф. Бэкона и Б. Спинозы, стремившихся обосновать важ- ность науки для обеспечения безопасности госу- дарства и общества [11, с. 17-18; 12, с. 254-298]. Однако формирующиеся государства, по выра- жению английского философа XVII в. Т. Гоббса являлись субъектами «еще с неустоявшимися территориями» [13, с. 93]. Поэтому и понимание безопасности изначально приобретает «меж- дународный» характер, как защита интересов своих граждан от притязания других государств [14, с. 250]. Но эту роль государство вынуждено было играть в одиночку, «полагаясь, - как писал Т. Гоббс, - только на свои силы» [13, с. 94]. Отсюда в понимании безопасности появляется националь- ный аспект. Понадобится еще почти 250 лет, прежде чем идея «национальной безопасности», промель- кнувшая в размышлениях Т. Гоббса, приобретет законченное научное оформление в виде док- трины Ганса Моргентау и его школы прагматизма сводящей понимание безопасности как военно-си- лового способа её обеспечения [15, с. 29]. Однако нужно понимать, что «национальная безопас- ность» фигурирует в доктрине Г. Моргентау не как самостоятельная категория, а как основной, дви- жущий элемент собственно категории «безопас- ность» имеющей по-прежнему «международный характер», поскольку «национальные интересы» есть главный фактор реализации внешней политики государства. Не случайно доминантой инте- ресов безопасности по Г. Моргентау выступают, по его терминологии, «постоянные, основопола- гающие интересы» такие как: защита территори- альной целостности, населения, государственных институтов от внешней опасности. Вместе с тем, идеи Г. Моргентау по выделению так называе- мых «преходящих, промежуточных интересов» позволили впервые, с одной стороны, на научном уровне говорить о том, что категория «безопас- ность» не является статичной [16, с. 92], а с другой стороны, поставили под вопрос вообще воз- можность сформулировать устойчивое понятие «безопасности» в условиях постоянно меняю- щихся «преходящих» интересов безопасности. image Последующие критики доктрины прагма- тизма не разглядели в ней указанных двух нова- ций в подходе к определению безопасности, сосредоточив свое внимание на «военно-сило- вой» составляющей этой доктрины. Так, в част- ности, узкое понимание смысла безопасности последователями Г. Моргентау, было подвергнуто критике зародившимся в 60-70-е гг. ХХ в. дви- жением глобалистов, которые стали рассматри- вать безопасность как комплексную категорию, включающую помимо собственно безопасности общества от военных конфликтов, экономических кризисов еще и безопасность окружающей среды, безопасности ресурсов, необходимых для суще- ствования человечества и проч. Но сама теория глобализма в своем понимании безопасности еще далека от совершенства и не избежала внутрен- них противоречий. С одной стороны, вслед за Джеймсом Розенау низвергнув государство с пье- дестала единственного гаранта безопасности в ряд «автономных властных акторов» [17, с. 13], выступающего «лишь в качестве одного из игро- ков» по обеспечению безопасности, с другой сто- роны, например, Йель Х. Фергюссон и Ричард У. Мансбах указывая на то, что любой феномен, в том числе и безопасность, можно рассматри- вать с разных точек зрения и такой подход дает множество частично правильных интерпретаций, пишут одновременно о «главенстве восприятия» этого термина, характерного «для лиц, принима- ющих решения» (имея в виду здесь государствен- ных служащих, а в их лице - снова государство). Одновременно с этим указанные авторы пытаются image отвергать «стойкий государствоцентризм» в оцен- ках безопасности концепции Александра Вендта [18, с. 18-26]. Новый вектор в дискуссии о понимании безопасности обозначился в 80-е гг. ХХ в., когда профессор Принстонского университета Ричард Ульман и англо-канадский ученый Барри Бузан заговорили о безопасности самого человека, у тверждая при этом, что государство, ранее позиционируемое как основной гарант безопас- ности, само является источником опасности для личности [19, с. 133; 20]. Однако вряд ли эти взгляды можно назвать абсолютно новым словом в науке о безопасности. По своей сути названные авторы реанимировали весьма старую дискуссию известную еще с эпохи Просвещения о том: явля- ется государство добром или злом для человека, дополнив её проблематикой понимания безопас- ности. Государство, в концепциях либеральных гуманистов с самого начала своего существо- вания эксплуатировало «циничную тему веч- ного состояния небезопасности» возведя в ранг государственной мудрости и доктрины такие, например, постулаты: «человек человеку волк», «чем больше оружия - тем больше безопасности», а сама безопасность олицетворялась «частоколом охранительных мер вокруг всего и вся… став- кой на запугивание» [3, с. 44]. Естественно, что человеческая личность в этих условиях, её права и интересы могли попираться государством в любой момент, как только создавалась явная или мнимая угроза безопасности, в том её понимании государственного практицизма и эгоизма. image Таким образом, генезис безопасности показы- вает нам путь перехода от биологической реакции, направленной на сохранение собственной жизни от всеохватывающей опасности окружавшего древнего человека мира до выработки научной категории «безопасности». Переходу осмысле- ния безопасности из обыденности и практицизма в научную плоскость способствовало стремитель- ное развитие науки и техники, повлекшее за собой необходимость формально-логически интерпре- тировать понимание безопасности и выработать соответствующую терминологию, адекватно отра- жающую сущность безопасности. Однако смена вектора в понимании безопасности после Вто- рой мировой войны, когда на смену государствоцентричной модели приходит «нетрадиционная» модель - «человекоцентричного» понимания безо- пасности, вновь дала пищу для научного дискурса на эту тему.
